Неточные совпадения
Мы и наши товарищи говорили
в аудитории открыто все, что приходило
в голову; тетрадки запрещенных стихов
ходили из рук
в руки, запрещенные книги читались с комментариями, и при всем том я не помню ни одного доноса из
аудитории, ни одного предательства.
У всех студентов на лицах был написан один страх, ну, как он
в этот день не сделает никакого грубого замечания. Страх этот скоро
прошел. Через край полная
аудитория была непокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье.
Прошло несколько месяцев; вдруг разнесся
в аудитории слух, что схвачено ночью несколько человек студентов — называли Костенецкого, Кольрейфа, Антоновича и других; мы их знали коротко, — все они были превосходные юноши.
Едва я успел
в аудитории пять или шесть раз
в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг
в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом
в руке — меня взять и свести
в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы
проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
После обеда я
прошел прямо
в аудиторию, а
в шесть часов вечера, не заходя к студентам, что прежде всегда делал, отправился домой.
При мне к нему
ходило несколько человек, больше иностранцев, мужчин и женщин, а учеником его был впоследствии сам лектор русского языка и славянских наречий — Луи Леже, которого
в этой
аудитории сначала я издали принимал за"брата-славянина", потому что он уже бойко болтал и по-польски и даже по-чешски.
К Тэну я взял рекомендательною записку от Фр. Сарсе, его товарища по выпуску из Высшей нормальной школы. Но
в это время я уже
ходил на его курс истории искусств. Читал он
в большом"эмицикле"(полукруглом зале) Ecole des beaux-arts. И туда надо было выправлять билет, что, однако, делалось без всякого затруднения.
Аудитория состояла из учеников школы (то, что у нас академия) с прибавкою вот таких сторонних слушателей, как я. Дамы допускались только на хоры, и внизу их не было заметно.
С нами немцы не сносились, не разговаривали с нами и
в аудиториях, и при занятиях
в кабинетах и клинике, через что
прошел и я с другими медиками.
Из-за них, конечно, больше и
ходили к нему и своими аплодисментами поддерживали эти проявления — нисколько,
в сущности, не крайнего — свободомыслия. Но
в аудитории Лабуле (она и теперь еще самая просторная во всем здании) чувствовался всегда этот антибонапартовский либерализм
в его разных ступенях — от буржуазного конституционализма до республиканско-демократических идеалов.
В последние годы
в некоторых
аудиториях Сорбонны у лекторов по истории литературы дамский элемент занимал собою весь амфитеатр, так что студенты одно время стали протестовать и устраивать дамам довольно скандальные манифестации. Но
в те годы ничего подобного не случалось. Студенты крайне скудно посещали лекции и
в College de France и на факультетах Сорбонны, куда должны были бы обязательно
ходить.
Чисто камеральных профессоров на первом курсе значилось всего двое: ботаник и химик. Ботаник Пель, по специальности агроном, всего только с кандидатским дипломом, оказался жалким лектором, и мы стали
ходить к нему по очереди, чтобы
аудитория совсем не пустовала. Химик А.М.Бутлеров, тогда еще очень молодой, речистый, живой, сразу делал свой предмет интересным, и на второй год я стал у него работать
в лаборатории.
Поступив на «камеральный» разряд, я стал
ходить на одни и те же лекции с юристами первого курса
в общие
аудитории; а на специально камеральные лекции, по естественным наукам, —
в аудитории, где помещались музеи, и
в лабораторию, которая до сих пор еще
в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
Ренан, когда я много лет спустя попал
в эту самую
аудиторию на его лекции, разбирал какие-то спорные пункты библейской экзегетики и полемизировал с немецкими учеными. Он
ходил вдоль стола, около которого сидели слушатели и слушательницы, и, с книжкой
в руках, горячился, высокими нотами, похожий на жирненького аббата, со своим полным лицом и кругленьким брюшком.
— И не надо. Значит, вы теперь
в особом душевном состоянии… вроде аффекта. Вероятно, и
в аудиториях и на сходке у вас нервы ходуном
ходили.